Рязанская область Сапожковский район р.п. Сапажок дом Цеденбал

Со времен Чингисхана ни об одной женщине под небом Азии не ходило столько мифов, как об Анастасии Ивановне Филатовой из рязанского Сапожка. В Монголии ее знают как супругу Юмжагийна Цеденбала – бывшего генерального секретаря Монгольской народно-революционной партии, красивую, влиятельную и властную женщину, много сделавшую для охраны материнства и детства в стране.

Анастасия Ивановна Филатова (4 февраля 1920, г. Сапожок Рязанской губернии – 21 октября 2001, Москва) — русская по национальности, играла значительную роль в политике Монголии, в особенности в социальных и образовательных программах.

Детство Анастасии Ивановны Филатовой прошло в г. Сапожке Рязанской губернии, где до сих пор сохранился дом, где она жила вместе с родителями.

С Цеденбалом Настя познакомилась в 1946 году — столкнулась в коммунальной квартире своей сестры — и даже не обратила внимания на благообразного, вежливого монгола.

Тридцатилетний Цеденбал, мягкий, деликатный и уступчивый человек, хотел жениться на русской. Он учился в России, читал русские книги, благоговел перед русской культурой и заглядывался на русских женщин, но работавшие в Улан-Баторе советские чиновники высоких рангов не хотели выдавать своих дочерей за монгола. У Юмжагийна случались романы с простыми девушками, приехавшими в Улан-Батор на заработки: официанткой из столовой советского посольства, машинисткой из торгпредства.

Против них возражали прикрепленные к монгольским руководителям политсоветники из СССР — жена второго человека страны должна быть политически грамотна, идеологически выдержана и уметь держаться на посольских приемах. Одним из этих советников был сосед Настиной сестры Николай Важнов. Николай Петрович Важнов (1909 — 1993) — советский дипломат, Чрезвычайный и полномочный посол. Он давно приметил хорошенькую, бойкую, простодушную Настю, ему казалось, что Цеденбалу нужна именно такая жена. Николай организовал его поездку в СССР для того, чтобы познакомить с Филатовой, но Юмжагийн ничего не знал.

Утром того дня, когда сын Важнова крикнул: «Целуйтесь!», Настя и Дмитрий разругались в пух и прах. Сейчас, через сорок с лишним лет причина размолвки забылась, но сам скандал Настя помнила хорошо: были и слезы, и крик: «Убирайся, ты мне не нужен!» Дима ушел, а она умылась, припудрила нос и отправилась в гости. Потом Цеденбал проводил ее до дома по ночной Москве. (Важнов и муж сестры, адъютант московского военного коменданта, шли сзади, охраняя иностранного гостя.) Юмжагийн был немногословен и вежлив, у подъезда продекламировал пушкинское «Я помню чудное мгновенье», а потом попросил показать ему столицу. На другой день по городу они тоже гуляли вчетвером — Важнов и муж сестры по-прежнему держались сзади, говорили вполголоса, но кое-что Филатова все-таки слышала: «Какие у нее ножки!»

Настя не знала, что Важнов доложил в ЦК о поцелуе на дне рождения и прогулках и ему велели: «Сделай все, чтобы эта пара сошлась!» И тогда он ослабил контроль за своим подопечным. В парке ВДНХ Юмжагийн и Настя гуляли уже вдвоем. Там-то и произошла неприятность: темнело, Цеденбал обнимал Настю на скамеечке, к ним подошел милиционер. Сцена и в самом деле была фривольной — одна рука Юмжагийна шарила под кофточкой девушки, другая под юбкой, — и милиционер решил поставить на место этого нацмена. Услышав слова «ночь в отделении», «проституция» и «письмо на работу», генеральный секретарь ЦК Монгольской народно-революционной партии страшно перепугался, зато Настя кинулась в бой словно тигрица: вскочила и покрыла милиционера матом.

Страж порядка услышал, что она не проститутка, а комсорг Министерства торговли, рядом с ней — ответственный работник из братской Монголии, они согнут его в бараний рог, отдадут под трибунал, отправят служить в деревню под Читу, сотрут в лагерную пыль! Перепуганный милиционер пятился задом, на ходу извиняясь, он давно скрылся в кустах, а Настя все продолжала кричать. Немного успокоившись, она села на скамеечку и по-хозяйски поцеловала ошеломленного Цеденбала. Тем же вечером монгол сделал ей предложение, а вот Настя долго сомневалась в том, надо ли его принимать.

Важнов уговаривал Настю принять предложение Цеденбала, он был совсем другим, но она сомневалась. Ее вызвали в партком Министерства торговли и настоятельно посоветовали ответить Юмжагийну «да» — это нужно партии и стране. Николай говорил, что Цеденбал — хороший, добрый человек и она будет счастлива. Настя приняла предложение, свадьбу сыграли в Москве, на даче монгольского премьера, а потом Юмжагийн привез ее в Улан-Батор, и всю первую ночь в их новом доме она проплакала в подушку.

Настя родилась в маленьком среднерусском городке Сапожок, пределом ее мечтаний была Москва, красивая, культурная жизнь, похожая на ту, что показывали в кино, и теперь она чувствовала себя обманутой. На окраине монгольской столицы стояли юрты, на площадях привязывали верблюдов, монголы казались девушке дикарями. Ей не о чем было говорить с друзьями Цеденбала и их женами. Насте хотелось в Москву, она благодарила бога, что хватило ума сохранить советское гражданство. Молодая жена не понимала своего вежливого, уступчивого, со всем соглашающегося мужа.

С новой жизнью примиряло только то, что Цеденбал влюблен до беспамятства: называл ее «мамуленькой» и носил на руках по их неуютному жилью. Но о себе муж не рассказывал — делать партийную карьеру в Монголии тридцатых годов было так же рискованно, как идти по лезвию бритвы, многие из его бывших товарищей были расстреляны, осторожность стала второй натурой Юмжагийна Цеденбала. О том, что он собирался стать буддистским монахом, ламой, Настя узнает не скоро.

Маленький Юмжагийн казался воплощением буддистских добродетелей: был спокоен и дружелюбен, прилежен и правдив. Родители давно хотели отдать его в монастырь, но отец Цеденбала никак не мог наскрести денег на шелковое облачение послушника.

Сбудься родительская мечта, Юмжагийн жил бы в буддистском дацане, изучал древние книги, молился, практиковался во врачевании и стихосложении, а в положенный срок, когда у первого человека республики маршала Чойбалсана дошли руки до лам, встал бы к стенке или отправился в «черную юрту» — монгольскую тюрьму. Но отец слишком долго копил на красивое желтое дэли: в их район пришла разнарядка, детей отправляли в школу в Улан-Батор. Об этом рассказал приехавший из района уполномоченный. Он выпил чаю с родителями Юмжагийна, а затем взял мальчика за руку и повел к лошади. Отец успел шепнуть сыну: «Беги!» — и Цеденбал его послушался. Он сбегал из школы дважды. В первый раз ускакал на чужом коне, во второй — ушел пешком через степь.

Его ловили и возвращали обратно, а потом ему понравилось учиться. Юмжагийн стал отличником, выучил русский, много читал, освоил печатную машинку и подрабатывал, перепечатывая документы для столичных контор. Талантливого паренька отправили учиться в СССР, в Иркутский финансово-экономический институт. В это время в Монголии готовилась большая чистка, героев революции должны были сменить новые люди, в СССР присматривались к молодым монгольским кадрам. С ним беседовали и в обкоме, и в областном НКВД, но о том, что предлагали, он никогда никому не рассказывал: Цеденбал быстро освоил правила номенклатурной игры на выживание.

Новая жизнь строилась ударными темпами, это было время быстрых карьер. Замеченный советскими товарищами парень пришелся по сердцу маршалу Чойбалсану и стремительно взлетел на номенклатурный олимп. В 1938 году Цеденбал, окончив институт в Иркутске, руководил техникумом, а через два года возглавил Монгольскую народно-революционную партию.

Юмжагийну случалось сидеть за одним столом со Сталиным, и однажды Берия устроил ему проверку: налил коньяк не в рюмку, а в огромный фужер. Цеденбал с честью прошел испытание: выпил за здоровье Иосифа Виссарионовича, не упал — и заслужил уважение советских вождей.

В 1952 году умер Чойбалсан – политический лидер Монголии, и Москва сделала ставку на второго человека в республике, покладистого и доброжелательного Цеденбала, женатого на русской и учившегося в России.

Теперь их жизнь стала совсем другой. Такой, как Анастасия Ивановна представляла ее в Москве: семья переселилась в большой особняк с прислугой, их машину сопровождала вторая — с охраной. Но к Монголии сердце по-прежнему не лежало. После смерти первенца Настя ее боялась. Ребенок умер тринадцатого марта 1948 года, прожив всего три дня. Он родился обвитым пуповиной. С тех пор Настя охраняла своих детей от всех опасностей, какие только можно придумать.

Владислав появился на свет в 1949 году, через несколько лет — Зориг. Сыновья давно повзрослели, но Анастасия Ивановна до сих пор руководит их жизнью, подыскивает невест, заботится о том, чтобы дружили с достойными людьми, выстраивает им карьеры.

Когда дети были маленькими, она при первой же возможности уезжала вместе с ними в Москву — квартиру в министерском доме на улице Алексея Толстого ей удалось выбить через советское посольство. Они жили и там, и в правительственном особняке на Ленинских горах. Цеденбал не мог их дождаться и забрасывал письмами.

В Улан-Баторе Славик и Зориг приезжали в школу в кремовом «мерседесе» с охраной, на них были отглаженные костюмчики с жилетами и галстуки. Ее мальчики не курили, не ругались и не дрались, но и друзей у них не было. Когда одноклассник отвесил Зоригу оплеуху, его немедленно исключили из школы, а отца хулигана, небольшого монгольского чиновника, сняли с работы.

Владислав окончил МГУ и работает заместителем монгольского представителя в СЭВ, Зориг стал биологом, мать устроила его в престижный исследовательский центр. Потом он пожелал окончить дипакадемию, и она осаждала просьбами советского посла и друзей из ЦК КПСС — мальчику надо помочь. Те разводили руками: сыну Цеденбала положена охрана, значит, и за границей его всюду будут сопровождать монгольские телохранители? В конце концов Зорига зачислили в Академию внешней торговли.

Сыновья не спешили пустить в жизни корни, создать семью. Она пыталась женить Зорига на внучке опального Молотова (Цеденбал очень его уважал), но ничего не вышло. Ей казалось, дело в придирчивой жене Молотова Полине Жемчужиной. Когда Молотова отправили в Монголию послом, Полина часто бывала у них в гостях и любила возиться с маленьким Зоригом. Повзрослевший, мальчик стал казаться ей легкомысленным и неосновательным. Настя понимала это по тому, как Жемчужина поджимала губы, говоря о ее сыне.

Перед отъездом в Москву Анастасия Ивановна решила побывать в советском посольстве. В былые времена она приходила туда как хозяйка, решала свои московские проблемы и отчитывала дипработников.

Теперь все изменилось: муж ушел в отставку, одновременно с этим испарились и ее московские связи. Некому стало помогать детям, отобрали даже ордера в ателье ЦК! Секретарши больших людей из политбюро больше не соединяли ее с начальством, московские знаменитости — Глазунов, Симонов, Евтушенко, прежде гордившиеся дружбой с Цеденбалами, о ней забыли. Через посольство хотела напомнить о себе Москве, но посол был занят, и ей пришлось разговаривать с сотрудником миссии Ивахиным.

На следующий день Ивахин подготовил написанную сухим канцелярским языком служебную записку: А.И. Цеденбал озабочена будущим сыновей и просит помочь, также им с мужем нужна дача — ту, что строилась в Жуковке, пришлось сдать правительству Монголии, обслуживанием по линии Министерства общественной безопасности МНР она довольна, но просит вернуть направления в московское спецателье… То, что Ивахин обо всем этом думал, осталось при нем, ему было чему подивиться: о пустячных вещах просила вчерашняя хозяйка Монголии, перед ним унижалась женщина, на равных разговаривавшая с Хрущевым и Брежневым.

Ивахин знал о ней многое — ему это было положено. Став во главе страны, Цеденбал долго боролся с противниками в ЦК: их снимали с должностей, отправляли на периферию, причисляли к «антипартийной группе», и за этим часто стояла волевая жена добродушного монгольского премьера. Старый друг Цеденбала, член ЦК, однажды бросил ей в лицо: «Ты пользуешься тем, что стала женой мягкого человека!» — и это дорого ему обошлось. Все, кто не потрафил Анастасии Ивановне, впадали в немилость: академик Дамдинсурэн перестал руководить Союзом монгольских писателей, поэт, написавший о Цеденбале сатирические стихи, был осужден, отправлен на рудники, а после освобождения умер в нищете.

У нее были свои люди и в госучреждениях, и в Министерстве общественной безопасности, она знала все, что происходит в стране, и каленым железом выжигала малейшую угрозу Цеденбалу. Она пеклась и о его здоровье: когда муж отправлялся «в народ», в поездки по дальним аймакам, за ним по пятам следовал офицер Министерства общественной безопасности с флаконом спирта и полотенцем.

Монголы любили своих правителей — и великого хана Богдо-гегена, и маршала Чойбалсана, и Цеденбала. Вокруг него толпились люди, и каждый старался дотронуться до начальника-дарги, веря, что это приносит удачу. Цеденбал пожимал протянутые руки, но после каждого рукопожатия сотрудник охраны поливал правую ладонь дарги спиртом и вытирал ее полотенцем. Цеденбалу это не нравилось, он пытался возражать, однако жена настояла на своем: разве можно тащить в дом микробов, у них же дети!

Все знали, что Цеденбал бешено ревнив. В самом начале их брака на отдыхе в Крыму он чуть было не придушил жену, заметив, что та заболталась с офицером охраны. Насте еле удалось отбиться. Ему дважды приносили списки любовников жены, оба раза они летели в корзину: Анастасия Ивановна грозила забрать детей, уехать в СССР и развестись. Веры этим материалам не было, Цеденбал считал, что они подготовлены их врагами. Так думали и в советском посольстве — в докладах в ЦК, где скрупулезно собирался компромат на жену Цеденбала, сообщения об изменах не проходили.

Был платонический роман с советским военным представителем в МНР: генерал поцеловал ее в щечку — допущенная вольность стоила ему должности. В Москве с Анастасией дружил знаменитый хирург Вишневский, но и тут все ограничивалось прогулками, походами в театры и задушевными разговорами. Приехавший в Монголию с официальным визитом зампред Совмина Александр Шелепин, известный сердцеед, влюбил жену Цеденбала в себя по уши, ради него она была готова на многое. В Москве Анастасия Ивановна предложила Шелепину встретиться, но тот сразу пошел на попятный — обоих просматривали и прослушивали, карьера была ему дороже.

Между тем ужин  в   доме Цеденбалов, злополучный для Шелепина и его друзей, запомнился Анастасии Ивановне как один из самых чудесных в ее жизни. Перед приездом гостей она послала машину за парикмахером из советского посольства, он сделал ей прическу, гладко зачесав назад ее льняные волосы и водрузив на них высокий накладной шиньон с завитушками.

Даже на склоне лет Анастасия Ивановна затруднялась объяснить, какое сумасшествие нашло на нее в тот вечер, почему за столом один только Шелепин привлекал ее внимание. Он был умен, красив, статен, остроумно поддерживал разговор… Характер Анастасии Ивановны, способный к мгновенному куражу, уживался с доверчивым сердцем, беззащитным перед грубоватой мужской лестью. “Ты посмотри, какие у нее глаза! Посмотри, какие волосы!” – шептал Шелепин сидевшему рядом Месяцеву, не привлекая чужого внимания. Бедная Настя делала вид, что не слышит, сосредоточенно ухаживала за другими гостями, но Шелепин останавливал проходившего мимо Майдара, давнего Настиного воздыхателя, брал его под локоть и указывал глазами на хозяйку дома: “Скажи, ты видел где-нибудь еще такие глаза?!” Автор никогда бы не решился предавать огласке некоторые моменты из воспоминаний Анастасии Ивановны, если бы не ее настойчивое желание рассказать о “романах”, как она называла свои увлечения. Она помнила, что перед нею диктофон, и выбирала слова осторожно. “Наутро Месяцев мне говорит: “Слушай, Шурик всю ночь о тебе говорил, ты его сразила.. .”

До этого мы с Шелепиным о чем-то разговаривали. Он рассказывал, как снимали Хрущева, и смотрел мне в глаза. В общем, у нас начался красивый роман. Ездили на рыбалку, фотографировались. Он считал: зачем нам деньги давать Египту? Мы должны поднять Монголию, она нам ближе и нужнее Мне рассказывали,что вернувшись в Москву, он написал очень сильный отчет о поездке и добился для монголов новых кредитов. Потом он мне говорил: “Знаешь, сколько ты стоила России?!”

Наш роман был на людях, мы ни разу не были наедине. Я ему однажды говорю – ну давайте где-нибудь встретимся. Я же тоже к нему симпатии питала. Все-таки он не кто-нибудь, мы были как бы в равном положении. Но он боялся! “Нас застукают…” – говорит. “У вас же друг Семичастный…” “Нет, – вздохнул, – я ему не доверяю”. (Семичастный тогда сменил Шелепина на посту председателя КГБ СССР. – “Известия”). Так что все у меня с Шелепиным было, как у Анны в “Гранатовом браслете”. Помните? Она охотно предавалась самому рискованному флирту, но никогда не изменяла мужу…”

Расположением Шелепина она была настолько ослеплена, что не могла представить, какими были их отношения на самом деле. Семичастный вспоминает, что Шелепин вернулся из Монголии с “очень отрицательным мнением о ней, что она узурпирует там все… Насколько я знаю, она была не в его вкусе. Он мог пошутить, разыгрывать…” К счастью, она об этом не узнает до конца жизни.

Ивахин отлично знал, что эта женщина не будет размениваться на мелкие интрижки. Ей нужно все или ничего. К Цеденбалу она прикипела, когда тот начал слабеть и ему понадобилась защита, этому делу его жена отдавалась со страстью. Так же самоотверженно, до фанатизма, она занималась монгольским Детским фондом. Бог весть, думал ли об этом Ивахин и было ли ему стыдно: посольство сильно постаралось, чтобы Цеденбал потерял власть, а ведь они с женой столько сделали для Монголии.

Цеденбал умел ладить с людьми, был дружен и с Брежневым, и с Хрущевым, в Монголию широкой рекой текли советские кредиты. Строились заводы и больницы, появлялась работа, росли зарплаты — за то время, что он был у власти, население страны выросло в три раза. А его жена занималась монгольскими детьми с той же бешеной энергией, что и своими собственными, всего, что она для них сделала, и не перечесть. Оплачиваемые четырехлетние отпуска для матерей, ясли, детские сады, пионерские лагеря, дома юных техников… В прежние годы в Монголии была чудовищная детская смертность, но Анастасия Цеденбал все изменила.

Ее фонд стал одним из главных учреждений страны, она беспощадно разделывалась с экономящими на подрастающем поколении чиновниками. Анастасия Ивановна могла все, ее боялись, и Монголия на какое-то время стала страной, живущей ради детей. При встречах с Леонидом Ильичом она выпрашивала у Брежнева деньги на свой Детский фонд. Тот морщился: «Ты, Настя, дороговато обходишься советскому народу», но ни в чем ей не отказывал. Все шло хорошо, казалось, так будет продолжаться вечно… Но Цеденбал старел, много пил, и в конце концов Монголией стала управлять его жена.

В посольстве знали, что к середине восьмидесятых годов привычка лидера к спиртному перешла в хронический алкоголизм, что он может работать не больше двух часов в день и по утрам жена рассовывает по его карманам записки с перечнем дел и конспектами того, что нужно сказать. У него отказывала память, с каждым месяцем вождь слабел, и в посольстве росла тревога: одновременно с множащимися недугами Цеденбала растет и крепнет культ личности его супруги.

Еще в пятьдесят с небольшим лет она организовала Детский фонд, первый национальный институт такого рода в Азии. Отныне у нее официальный статус, власть над многими людьми, отчасти даже над руководством страны. Она входит в число ключевых фигур государства; может быть, в первую пятерку. Веселое неистовство обуревало Анастасию Ивановну на строительных площадках Улан-Батора. В брюках и в рабочей куртке нараспашку она походила на заправского прораба; вокруг нее крутились проектировщики, экономисты, бригадиры, занятые на сооружении молодежного парка, станции юных натуралистов, дворца пионеров, дворца юных техников, дворца молодежи, плавательного бассейна… В выходные дни на площадках появляются с лопатами Цеденбал и все члены высшего руководства. Пройдут годы, и многие люди, работавшие с ней, под ее началом, будут вспоминать: “Она же старалась для нас, для наших детей”

В отправленных в Москву шифровках перечислялись прегрешения Цеденбал-Филатовой: представление к правительственной награде домработницы семьи, статья за подписью Анастасии на первой полосе партийной газеты, личная нескромность и грубость. Советских дипломатов беспокоило, что монголы рассказывают о ней анекдоты — они олицетворяли ее с Советским Союзом. Так продолжалось восемь лет — все эти годы в ЦК КПСС разрабатывались планы отстранения Цеденбала, но Брежнев к нему благоволил, делу не давали хода. Все изменилось после того, как гроб с телом советского генсека пронесли по Красной площади.

Цеденбал рассказывал близким, что Берия советовал сотрудникам безопасности, направляемым в Монголию, выпивать с Чойбалсаном и Цеденбалом, “иначе от них ничего не добьешься”. Об этом будто бы ему признавался один из офицеров советских спецслужб в Улан-Баторе. “Мне самой по секрету сказал советник КГБ Литвинов, что его предшественник Пастухов при передаче дел наказывал: “Всегда имей при себе водку. Когда Цеденбал попросит, давай ему”, – вспоминала Анастасия Ивановна. – Я вела с этим жестокую борьбу. Это многим не нравилось. Чиновники, которые постоянно были вокруг мужа, любили выпить на дармовщину. Сколько слез я из-за них пролила!”

В свои тревоги Анастасия Ивановна посвящает генералов монгольских органов безопасности, советников КГБ в Монголии, дипломатов, деятелей культуры в Москве… Нести этот крест у нее остается все меньше сил. От отчаяния в отсутствие Цеденбала она созывает высшее руководство страны. “Анастасия Ивановна стала нас ругать, – вспоминает Моломжамц, – вы спаиваете Цеденбала! Политбюро устранилось! В эти вопросы не вмешивается!.. И повернулась ко мне: “Не ты ли, Моломжамц, хочешь споить Цеденбала, выставить его пьяницей, чтобы сесть в его кресло?!.” И обвел а всех тяжелым взглядом: “Вы же ни в какое сравнение не идете с Цеденбалом! Он большой человек – а вы что?” Мы молчали. Только Самбу ответил за нас: “Это правильно, Анастасия Ивановна, что вы пытаетесь спасти Цеденбала. Но разве так это надо делать?”.

По мере того, как бразды правления выпадали из рук Цеденбала, усиливалась активность Анастасии Ивановны. Она хорошо представляла, чем может обернуться для нее и сыновей отставка мужа.

В 1984 году супруги собрались в Крым на отдых. Но кремлевские врачи порекомендовали Цеденбалу лечь в больницу на обследование. Оно затянулось, наконец был вынесен вердикт: к значительным умственным и душевным усилиям ее муж больше не способен.

В то время он и впрямь смутно понимал, что с ним происходит, забывал, о чем говорил полчаса назад, однако Анастасии Ивановне казалось, что дело в уколах, которые мужу делали в кремлевской больнице. Цеденбал был готов принять свою судьбу, но она отчаянно боролась, пыталась дозвониться до тех людей в политбюро, кого считала друзьями семьи. Председатель КГБ Чебриков разговаривал с ней несколько раз, но ничего не менялось, и Анастасия Ивановна сдалась. Цеденбал попросил об отставке.

Когда рухнул Советский Союз и Монголией начали править младодемократы

Они лишили Цеденбала маршальского звания и высоких наград. Анастасия Ивановна, которой пришлось возвращать сотрудникам монгольского посольства в Москве награды мужа, оставалась опорой для своих мужчин. Ее изобретательный ум по-прежнему был направлен к единственной цели: оградить Цеденбала от любой неприятной информации. “Я прятала от него газеты, отбирала почту, следила за тем, чтобы никто из зашедших в дом этого не касался. Он ничего не знал, иначе была бы глубокая травма”.

Цеденбал не знал и о том, что из Улан-Батора приехали работники монгольской прокуратуры, вызывали Анастасию Ивановну в посольство для бесед, выясняя, как строилась подмосковная дача, которой у них уже давно не было, и почему Детский фонд тратил на подарки больше средств, чем полагалось по инструкциям… По словам Анастасии Ивановны, приезжие прокуроры встречались с ней, чтобы подобраться к Цеденбалу, изучить возможности транспортировки его на родину для предания суду. Не исключено, что в кипящем политическими страстями Улан-Баторе начала 1990-х годов Цеденбала ожидала судьба Чаушеску.

Цеденбала хотели вернуть домой и судить, но к этому времени он жил в своем собственном мире, забывая то, что произошло минуту назад, и новые власти оставили его в покое.

Цеденбал умер в 1991 году, и его, к немалому удивлению жены, похоронили в Монголии с воинскими почестями, как генерала армии.

А вскоре она узнала, что такое настоящая бедность. Сыновья потеряли работу и рассорились. Зориг жил своим домом, с женой, он наконец возмужал и, как мог, боролся с жизнью. А ее первенец Славик так и остался холостяком, лишившись места в развалившемся СЭВ, он никуда не смог устроиться. Они жили вдвоем на ее крохотную пенсию. Друзьями Славика были черепаха и хомяк: обоих сын назвал Федорами.

Четвертого мая 1999 года она упала, ударилась головой об угол шкафа и попала в больницу. Через два дня родственники встревожились из-за того, что Владислав не отвечает на звонки, и сообщили об этом его младшему брату. Зориг открыл дверь и нашел брата мертвым, лежащим в ванной. Денег на похороны не было, Анастасия Ивановна позвонила в монгольское посольство, и оттуда прислали восемьдесят долларов. Прощаясь с сыном, мать не плакала, но смотреть на нее было страшно.

Впереди были еще два года, бедность, забвение, время от времени приходящие из Монголии письма с вложенными в них купюрами. Бывшие воспитанники детских домов присылали ей когда пять, а когда и десять долларов. Двадцатого октября 2001 года Анастасию Ивановну нашли в бессознательном состоянии под висящей на стене фотографией: молодой Цеденбал обнимает ее, улыбающуюся и беззаботную. Из больницы она так и не вышла.

Она умерла в той же больнице, в тех же стенах, где провел свои последние часы Цеденбал. Вокруг голубого гроба людей было немного.

В недалеком будущем совершилось то, на что Анастасия Ивановна даже не рассчитывала — Монголия снова полюбила ее семью. Власть младодемократов сопровождалась разрухой и бедностью, у руля снова встала МНРП. Теперь правление Цеденбала казалось золотым веком: во время социологического опроса он был признан лучшим монгольским правителем за последние сто лет. В Улан-Баторе ему поставили бронзовый памятник, его внучка, названная в честь бабушки Настей, приезжала в Монголию на юбилей деда.

Свой памятник есть и у Анастасии Ивановны — он невелик, не особенно красив, не слишком на нее похож, но, наверное, она бы ему обрадовалась. Бывший детдомовец Долгорсурэнгийн Дагвадорж, ставший известным сумоистом и живущий сегодня в Японии, пожертвовал на него личные деньги. Бюст Анастасии Ивановны стоит напротив старого пионерлагеря, который она превратила когда-то в международный детский центр, выпросив деньги у Брежнева. Скульптор подарил русской жене Цеденбала монгольское лицо — лучшее доказательство того, что эта земля признала ее своей.

Отрадно, что сегодня к Анастасии Филатовой и Юмжагийну Цеденбалу отношение в Монголии резко изменилось, хотя долгое время оно, мягко говоря, было прохладным. В Монголии признают, что они заслужили долгую память благодарных потомков.

«Анастасия Ивановна всю жизнь была правой рукой и надежной опорой для своего мужа. Проходят годы, а память о добрых делах не забывается. Молодое поколение также с уважением относится к русской «маме» Монголии. На территории детского международного лагеря «Найрамдал» («Дружба»), который был основан недалеко от Улан-Батора по ее инициативе, при финансовой поддержке известного в мире монгольского чемпиона-сумоиста Дагвадоржа установлен бюст Анастасии Ивановны», – сообщил портал «Монголия сейчас».